I

В благостной тишине летнего дня Семен неспешно прогуливался по дорожкам профилактория и с легким волнением ожидал приезда необычных гостей. Обком профсоюзов направлял сюда группу детей из зоны Чернобыльской АЭС и просил проследить за их размещением, предупредив, что поездка организована каким-то фондом из Голландии.

Западный холм с сосновым бором отбрасывал гребенчатую тень до середины противоположной горы, у которой часть верхнего, почти безжизненного каменистого склона ярко блестела на солнце, будто помогая ему дополнительно освещать широкое лесное урочище с зеркальной поверхностью искусственного озера. И если там, на склоне, явственно ощущались зной и духота, то здесь все дышало нежной прохладой и свежестью зеленого оазиса.

Вскоре красно-белый «Икарус» медленно проехал вслед за автомобилем ГАИ по узкой полосе асфальта и, шумно выдохнув тормозами, остановился на площадке у столовой, густо обрамленной со всех сторон темной зеленью акации, сирени и черемухи.

— О! Как красиво! Глин, поторопись! — оглядевшись, произнесла с иностранным акцентом молодая женщина, вышедшая из автобуса первой и поблагодарившая Семена за поданную руку. Края ее тонкого носа чуть подрагивали от желания быстрее вдохнуть свежий лесной воздух с легким ароматом сосновой смолы, поздних июльских цветов, скошенной травы и подопревшей листвы.

— Да, да, Жанна! — с похожим акцентом отозвался ее спутник, покидавший салон с небольшими сумками в руках и фотоаппаратом на шее.

Оба выглядели странновато для наших мест: на Глине — длинные, с большими карманами широкие шорты салатного цвета, выпущенная морская тельняшка и коричневые сандалии; ноги Жанны в простеньких босоножках, выше на резинке совсем не элегантная цветастая юбка цыганского пошиба, в нее заправлена полинявшая серая майка, видимо, когда-то бывшая белоснежной. Смущали два обстоятельства этой майки — во-первых, то, что левая пройма была завязана узлом, а во-вторых, под майкой не было ничего, и это было заметно. Непривычно смотрелись и длинные русые волосы Глина, тесемкой собранные сзади хвостиком.

За иностранцами потянулись остальные пассажиры «Икаруса» — две девушки и двое парней, видимо вожатые, а также ватага полусонных от дороги ребятишек десяти — пятнадцати лет с небольшим преобладанием девочек. Последней оставила автобус еще одна молодая женщина в белом халате. Уделяя особое внимание детям, Семен помог каждому из них сойти, приветливо подав руку или поддержав багаж, стараясь при этом не выглядеть слишком любопытным и слишком сострадательным — боясь, что их может в равной степени обидеть и то, и другое. Судя по улыбкам, ему удалось рассеять их настороженность, и вскоре они весело галдели обычным детским гвалтом, отличавшимся от местного необычной интонацией и смешным произношением буквы «г».

После того, как дети обустроились в комнатах, выпили чаю с молоком и разбрелись с вожатыми по территории, Семен пригласил Глина и Жанну посмотреть районный центр и встретиться с начальством. С самой верхней точки дороги полюбовались живописным видом районного центра, откуда были видны почти все его достопримечательности и даже две соседние деревни.

Голландцев местными фермами и полями удивить было невозможно, концерта в этот день не было, полки магазинов были неинтересны, поэтому после беседы с шефом пришлось прибегнуть к испытанному средству:

— Водка, вино?

— Ноу, ноу! — закачали оба головами и сморщились, вероятно, вспоминая радушный прием в столице, которая умеет встречать гостей.

— Может быть пива? — без надежды в голосе произнес Семен, начиная тяготиться такими скучными иностранцами. В студенческие годы доводилось выпивать с немцами, кубинцами, чехами, поляками и еще много с кем, кто по-русски быстро, из собутыльника превращался в друга.

— О! Пиво да! — вдруг оживился Глин, и его подруга согласно кивнула.

Владелец пивзавода распорядился угостить голландцев свежим напитком, и вскоре все трое сидели за кухонным столиком в квартире Семена, где его молодая жена, оторопевшая от неожиданности, безуспешно пыталась создать хотя бы видимость угощения, потому как угощать было нечем. Приветливо улыбаясь гостям и взглядывая с немым укором на мужа, не соизволившего предупредить заранее, она порезала хлеб, оставшийся кусочек сыра и не совсем спелые помидоры, открыла банку китайской тушеной свинины — единственное богатство холодильника, поставила масло, сахар и присела, смущенно перебирая фартук.

Канистра с десятью литрами холодного пива располагала к неспешной беседе, робость постепенно ушла, и молодые люди с удовольствием общались. Благо, что Семен после института еще не забыл английский, а жена немецкий. Правда, некоторые манеры иностранных гостей заставили ее поволноваться:

— Фу, какие невкусные! — проглотив ломтик помидора, сказала Жанна, оставаясь при этом улыбчивой и приветливой, давая понять, что хозяева не виноваты.

— Я трупы не ем! — немного погодя вдруг заявил Глин, для убедительности оттянув пальцами кожу на руке, когда ему подвинули тарелку с тушеной свининой. От такой непосредственной трактовки вегетарианства даже Семен поежился, но и эта неловкость быстро прошла. Дальнейшему укреплению дружбы и взаимопонимания способствовали несколько фортепианных пьес молодой хозяйки, а совместно исполненные под гитару задушевные «Подмосковные вечера» убедили всех в том, что братство состоялось.

Уже стемнело, когда голландцы с Семеном вернулись в профилакторий. «Волшебная» канистра и костерок на поляне способствовали более тесному знакомству со студентами-вожатыми, а также детским врачом Ириной Ивановной, назначенной в группу приказом свыше. Врач постоянно уходила проверять детей, не надеясь на спящих голландцев, в то время как остальные, захмелев и осмелев, наперебой рассказывали Семену о трагедии в Чернобыле, о жизни украинцев и белорусов, об общих недостатках в Союзе. Дело дошло до анекдотов и, само собой до общих песен, которые под гитару попеременно запевали Семен и студент Володя. К концу встречи вожатый совсем уж раскрепостился и, перевирая мелодию «Машины времени», откровенно орал:

«Ты можешь ходить, как запущенный сад,
А можешь все наголо сбрить.
И то, и другое я видел не раз,
Кого ты хотел удивить!..»

Наконец, вожатые угомонились и ушли, оставив Семена наедине с врачом у тлеющего костра.

— Ну, как Вам у нас, нравится? — банально спросил он для начала разговора.

— Очень. У нас в Полесье болотистая местность, гор нет совсем, а здесь красиво, — ответила она, с восхищением глядя на темный силуэт скалистой горы на фоне звездного неба.

— Как вас встречают?

— Да отлично. Слава Богу! Все предлагают посильную помощь, как только узнают, каких детей мы привезли. Да и голландцы сильное влияние оказывают, за все платят они, а к иностранцам с деньгами, сами знаете, у нас отношение особенное.

— Ну а здесь, конкретно, что может вас не устроить?

— Честно сказать, не нравится санитарное состояние профилактория, — ответила она, твердо глядя Семену в глаза. Красивое место, хорошее название — «Березка», но неуютно, все требует ремонта, в пищеблок страшно заходить. Персонал привык работать тяп-ляп, посуда замызганная, готовят невкусно. Голландцы недовольны, Вы уж извините!

— Я так и думал. Профилакторий из рук в руки переходит, руководство постоянно меняется, а проблемы накапливаются. У людей зарплата низкая, поэтому нет огонька, желания хорошо работать.

— Руководство о деньгах для себя больше думает. В расходы чего только не включают, чтобы голландцев раскрутить на деньги, приписывают то, другое, не думая о детях. Мясо с запахом, хотя условились, что его свежим с рынка привезут. Овощей мало, про фрукты «забыли». С учетом профессионального уровня персонала не очень приятная картина получается.

Семен печально вздохнул. Объявленная перестройка возбуждала частный интерес, но не прибавляла всеобщей сознательности, страну куда-то несло. Все больше появлялось дельцов и желающих разбогатеть, не заботясь о нравственных «тормозах». Дверь благополучия была крепко заперта замком идеологической бюрократии, а ключ от этого замка либо прятался в небесах, либо гулял по стране и никак не мог попасть в нужные руки.

— Завтра доложу шефу, он умеет с «городскими» разговаривать, думаю, поправить дела можно. Тут рядом два колхоза со свежим молоком и мясом, маслозавод хороший, зачем из города везти? Овощи с картошкой уже у многих созрели.

—Спасибо. Боюсь, что поздно — с голландцами договор подписан, с поставщиками тоже. Помогите лучше купить натурального меда, хотя бы литров пять-шесть. Нашим деткам он очень полезен будет.

— Да, конечно, — пообещал Семен. — У меня есть…знакомый. Он хотел сказать «дядя», но вовремя сообразил, что и его могут заподозрить в желании поживиться иностранными деньгами — тоже ведь руководитель. Номенклатурщик.

— Ирина Ивановна, понимаю, что устали, — продолжил он, — но мне очень хочется о детях узнать. Слишком все плохо у них? Надежда есть?

— Да как сказать? Непросто, но небезнадежно. Лейкоза нет. Радиоактивного йода многие наелись через молоко, со временем начал развиваться рак щитовидной железы. Сейчас он в начальной стадии, проявляется слабо, лечится успешнее, но доля риска высока. Эта поездка — отдельный пункт программы, а еще предусмотрены химиотерапия, облучение, в крайних случаях операция. Надеемся на лучшее и детям это внушаем. Они разные — и мудрые, и боязливые, и спокойные, и истеричные. И к проблеме своей относятся так же — кто паникует, кто в апатию впадает, есть и герои, стараются виду не подать. Голос ее вдруг переменился:

— В глаза им смотреть тяжело, особенно когда занемогут. Молчат, а во взглядах вопросы: «Это пройдет? Это ненадолго? Я же сегодня не умру?»…

На щеках врача появились слезы, а подбородок мелко задрожал. Семен всегда терялся, когда у жены так же дрожал подбородок, когда она плакала. Утешитель из него был плохой — долго не мог найти нужных слов, только бормотал что-то непонятное, да вздыхал тяжко, грубо поглаживая по голове. Ничего нового и теперь он не придумал, но его неуклюжие движения и бормотанье удивительным образом подействовали — женщина благодарно улыбнулась ему и быстро успокоилась.

По дороге домой Семен печально размышлял об участи тысяч людей, вынужденных оставить свои насиженные места, дома и квартиры, перенести разлуку со многими, кого-то похоронить. В голове назойливо и тоскливо звучало:

«Скажи мне, чему ты рад?
Постой, оглянись назад!
Постой, оглянись назад! И ты увидишь,
Как вянет листопад, и вороны кружат
Там, где раньше был цветущий сад».

II

С утра хлопотно закрутили текущие дела, но Семен успел доложить шефу о проблемах профилактория. Обедал у родителей в соседней деревне, где и договорился о продаже свежего меда.

Однако вечером, когда Семен завершил все дела и приехал в «Березку», его ждали совсем плохие новости. Сначала расстроенный Глин сообщил о пропаже фотоаппарата, который был далеко недешевым, а затем Жанна сообщила, что они увозят детей на базу отдыха на Байкал, причем уже завтра. На вопрос «Что случилось?» она горестно махнула рукой и посоветовала поговорить с врачом или вожатыми.

Более свободным оказался Володя, который сидел на скамейке возле столовой и меланхолично сматывал бечевку от флага, что служило бесспорным фактом подготовки к скорому отъезду.

— Добрый вечер! — настороженно произнес Семен, присев рядом с вожатым.

— Здравствуйте! — приветливо отозвался тот и быстро заговорил, не дожидаясь вопросов:

— Здесь такие дела! Утром одна дамочка из города визгом визжала, когда Жанна за питание на нее «наехала»: привезли продукты, голландцы с нашим врачом все осмотрели, обнюхали, да и завернули обратно, везите, мол, свежее. Потом Глин панику поднял — фотоаппарат «свистнули». Днем ребятня претензии предъявила: скучно, клуба нет, на озере опасно, песка нет, катамаранов с лодками тоже. В общем, одна природа красивая и остается. Голландцы заявили, что они с профсоюзниками договор расторгнут, а заключат с турбазой на Байкале, все равно туда ехать собирались, об этом озере только и разговоров. С Вами жалко расставаться так быстро. Пивка не привезли?

Семен не ответил. Он подавленно молчал и чувствовал, как все сильнее начинали гореть лицо и уши — признак стыда с примесью досады, а внутри закипала злость на объект, который еще не был определен, но уже был обязан разделить с Семеном всю тяжесть вины и позора за этот несчастный профилакторий.

Очень быстро под разнос попали работники столовой, допивавшие бутылочку прямо на кухне за разделочным столом. Не сдерживаясь, он стыдил их, как только мог, в конце концов, обозвал «ханыгами», разбил о пол почти пустую бутылку и пообещал ночлег в отделе милиции.

— Да Вы не наш начальник, не пугайте! — с пьяной смелостью перечила временная посудомойка Танька, — а эта халда с порванной проймой пусть уматывает в Голландию свою, там порядки наводит. У себя сами как-нибудь разберемся.

— Ага, вы разберетесь! — кипел Семен, — по косточкам все разберете и пропьете! Ославились на всю Европу! До вашего начальства, кстати, тоже очередь дойдет.

— Рыбу чистят с хвоста, а гнить-то она с головы начинает, — изрекла повар тетя Рая и дала знак подружкам молчать, начав убирать со стола.

Намек был настолько прозрачен, что Семен быстро пришел в себя, остыл и даже извинился за собственный дебош, памятуя о вчерашнем возлиянии на поляне. На душе стало горько: простые люди ждали от властей перемен, а их все не было, и любой начальник был в этом виноват. Система не работала, хотя совсем недавно «андроповская рука» привела в чувство страну, трезвеющую на глазах: люди снова учились быть ответственными, народ восторгался проверками кинотеатров в рабочее время, в партии прошло несколько чисток, резко повысился спрос с руководителей всех рангов. И вот опять застой, пустая болтовня, снова безверие людей и их равнодушие, порождающее озлобление, пьянство и воровство.

Семен был убежден в том, что положение могли спасти настоящие коммунисты, способные повести людей за собой, но их небольшое количество тонуло вместе с инициативами в основной массе членов партии, живущих по простым обывательским законам. Однажды, будучи слушателем партийной школы, Семен предложил внести изменения в партийный устав по созданию фильтра членства и оценке работы коммунистов. Идея была проста — уж если КПСС назвала сама себя авангардом народа, то пусть бы и народ этот авангард формировал, а также следил за его кристальной честностью. Но идея натолкнулась на такое дремучее ханжество профессоров, что Семен публично обвинил их в преступном догматизме. «Благодаря вам теперь народ и партия НЕ едины!» — писал он в заявлении, не думая, что за это можно серьезно поплатиться.

В столовой было душно, и Семен покинул ее. В голове всплыло:

«Ты стал бунтарем, и вздрогнула тьма,
Весь мир ты хотел изменить.
Но всех бунтарей ожидает тюрьма,
Кого ты хотел удивить!»

Пронесло, его тогда не стали трогать. А в стране ничего не менялось, хотя тревожные звонки звучали все громче — Афганистан, Чернобыль, Прибалтика…

— Э-э-э! По-моему, теперь мой черед утешать? — нежно прозвучал голос над ухом поникшего на скамейке Семена. И, действительно, хорошими словами о районе, людях и природе Ирина Ивановна успокоила, заставив еще и смутиться оценкой его самого.

— Я только с медом договорился, завтра будет, — огорченно произнес он.

— Ничего. У меня к Вам другая просьба есть, поможете?

— Да все, что угодно теперь, только бы вину нашу сгладить!

— Ну, перестаньте! А просьба такая — надо бы в городе заранее организовать обед, в кафе или ресторане, голландцы платят. Мы пока доедем, пока закажем, а хочется быстрее доехать до байкальской турбазы.
Остаток короткой встречи ушел на обсуждение примерного меню обеда.

III

В городе Семен быстро договорился обо всем с директором ресторана еще до совещания, на которое формально был командирован, а после его завершения встретил красно-белый «Икарус» в назначенное время.

Как и позавчера, он помогал выходить из автобуса детям, но теперь они были такими близкими, словно жили долго рядом и стали одной семьей. Семена тронула обоюдная радость этой встречи — искренняя и добрая, полная приветливых взглядов и улыбок, хотя они толком и не успели пообщаться.

В суете начавшегося обеда Семен заметил необычайную бледность на лице одной девочки и помог уложить ее на стулья в углу зала, подложив под голову халат Ирины Ивановны. Врач, ласково называя девочку Ксаночкой, привычно проверяла ее пульс и давление, давала нюхать нашатырь, в то время как Семен в известном состоянии тупо гладил вспотевший лоб девочки и что-то бормотал. Внезапно он умолк и замер от взгляда, который в страхе и отчаянии был адресован именно ему: «Вы поможете, это пройдет?» Семен ощутил, как холодный пот выступил и у него, внутри огнем полыхнули жалость и тревога. Мгновенно осознав, что это не тот случай, когда можно пребывать в замешательстве, он принял по возможности бодрый и беспечный вид и, ласково глядя Оксане в глаза, уверенным голосом произнес:

— Ну, успокойся! Все хорошо, тебя просто укачало в автобусе.

— Да-да! — удивленно посмотрев на Семена, подтвердила врач, — немного отлежись и за стол, хорошо?

Оксана с облегчением кивнула и закрыла глаза.

Ирина Ивановна тронула ее руку и устремилась в другой угол, где также на стулья вожатые уложили еще одну девочку и тут же, следом мальчишку, которому уже пришлось делать укол. В ресторане наступила тишина.

У стойки Семена с нетерпением ожидала директор ресторана:

— Что с ними? Очень плохо? Может «Скорую» вызвать?

— Да нет, обошлось пока. Укачало.

— Слава Богу! Вы знаете, мы тут решили сделать скидку в пятьдесят процентов, — в глазах ее появились слезы, — хоть чем-то помочь!

— Спасибо! Я скажу голландцам. Они, кстати, очень довольны вашим рестораном.

К концу обеда к стойке подошел средних лет мужчина восточного типа, тихо спросил у Семена про детей, а затем вытащил из бумажника пять тысяч рублей.

— Так много, — удивился Семен, — здесь на три обеда хватит!

— Больше бы дал, с собой нет.

— А как Вас зовут?

— Это неважно. Удачи вам! — ответил мужчина и быстро вышел из зала, окинув детей грустным взглядом.

Директор ресторана привела голландцев в изумление, когда принесла счет с огромной скидкой, а после оплаты еще и вручила сто сорок рублей от обедавших в это время клиентов. Позже в автобусе, когда Семен передавал деньги от незнакомца, Жанна сказала: «Как много хороших людей в России! И как мало нехороших!»

Вероятно, из-за пережитых волнений расставались буднично, словно не навсегда, разве что Семен долго махал рукой автобусу, да из него кто-то в одном окне отдернул шторку и махал в ответ до тех пор, пока «Икарус» не скрылся за поворотом.

IV

Утром шеф положил перед Семеном деньги и сказал:

— Добавишь немного своих и езжай за медом для чернобыльцев.

— Так мы вроде как вчера попрощались, — растерянно заморгал Семен, да и денег у них теперь хватит, — и вкратце рассказал о вчерашних событиях.

— Ну, вот видишь, все же хотят помочь. Давай, мы тоже свою лепту внесем, — он тяжело вздохнул, сел напротив Семена. — Страшно представить, что там творилось. Это не наши игрушки в гражданскую оборону. За профилакторий, конечно стыдно, в обкоме профсоюзов буду разговаривать. Отдел милиции, как назло, фотоаппарат найти не может, а память о районе у гостей надо добрую оставить, так что собирайся и вези мед! Заодно в Байкале искупаешься. Или кого-то другого командируем?

— Нет-нет, — испугался Семен, — я полетел!

Через полчаса он уже разговаривал с тетей, которая пригласила их с водителем в летнюю кухню, где их ждали трехлитровые стеклянные банки с «жидким золотом», в котором, казалось, нектар цветов был переплавлен с частицами яркого летнего солнца.

— Какая красота! — невольно вырвалось у Семена, — донниковый?

— Нет, это из Черемушек, с покосов. Разнотравный — самый полезный. Как повезете-то? Банки бы не побились.

— У нас коробка глубокая есть, тряпками обернем, газетами переложим.

— Ага. Ладно. Ну, давайте, чаю с медком попейте, да езжайте с Богом! — с этими словами тетя налила чаю в фарфоровые кружки, разбавила кипятком из электрического самовара и поставила вазочку с лакомством.

Семен протянул ей пачку денег и, пока длился пересчет, с удовольствием угостился вместе с водителем ценнейшим продуктом дикой природы, способным излечивать от многих болезней.

— Мы вчера решили, — закончив считать деньги, сказала тетя, — вот эту банку от нас передашь в подарок. Жалко ребятишечек, пускай едят на здоровье, мед от всего помогает. А это, — добавила шепотом, — домой гостинчик, — и сунула в руку Семена банку поменьше.

— Спасибо! — у Семена запершило в горле…

На турбазу приехали незадолго до ужина, так что мед стал великолепным десертом для всей делегации, весьма обрадованной неожиданному подарку. Новая встреча была недолгой, так как все спешили на берег, и вскоре Семену, наконец, удалось погрузиться в священные воды Байкала. Он с упоением плавал и одновременно пил чистейшую воду, не опасаясь заболеть, разглядывал дно, камни и даже рыбешек на глубине, безбоязненно открывал глаза под водой, зная, что зрение от этого станет только лучше. Вода в заливе была достаточно теплой, поэтому купался долго, с неохотой выйдя на берег, когда сил уже не оставалось, а кожа стала «гусиной».

Закат малинового цвета чарующей полосой стелился по воде, создавая картину волшебной дороги, ведущей далеко за горизонт и рождая желание устремиться по ней прямо в бескрайнее небо. Байкал с тихим шумом накатывал на прибрежную полосу и откатывался назад, переворачивая и перемещая крупинки песка и легкие ракушки, создавая с каждым разом на берегу новый рисунок с блестящим малиновым отливом.

Дети далекого Полесья вместе с Ириной Ивановной босиком носились по песку и шлепали по воде величайшего на Земле озера, а у костра Глин с Жанной из еще более далекой Голландии задумчиво слушали красивую белорусскую песню.

И этот закат, и блестящие рисунки на песчаном берегу, и веселящиеся дети со своими наставниками вызывали у Семена неведомое ранее ощущение великой гармонии мироздания и любви ко всему сущему.

I

В канун Дня Победы из соседнего городка сообщили, что их область прошел индийский путешественник и вскоре должен появиться в нашем райцентре. Встретить и проводить неожиданного гостя поручили секретарю райкома комсомола Баиру.

— Е-мое, — обозлился тот, — завтра такой праздник, уйму дел еще надо сделать и, на тебе, привалило счастье вдруг!

Вот уже три года он «по-черному» завидовал простым гражданам, имеющим возможность в праздники непринужденно отдыхать и веселиться, в то время как организаторы чувствовали себя кухарками — «приготовь, накорми, убери и, уходя, не забудь выключить за собой свет».

Нежданный гость явно был не ко времени, и секретарь райкома недовольно бурчал, досадуя, что и теперь ему не бывать в шкуре простого советского человека.

— Не деревня, а Васюки какие-то, — зло пыхтел он, обзванивая соседние села с целью узнать, где находится объект его досады.

— Сергей! Срочно выезжаем! — крикнул он в окно и ринулся из кабинета, узнав, что путешественник на подходе к райцентру, если уже не идет по нему.

— Чего случилось, шеф? — спросил водитель, по жесту Баира уловив в каком направлении нужно ехать.

— Сейчас увидишь, дуй быстрее! — мрачно ответил, хлопнув дверцей, секретарь и тут же замолчал, углубившись в свои, надо полагать, невеселые размышления.

...Минут через пятнадцать на обочине дороги их взору представился странный участник дорожного движения, которого, выйдя из машины, они с любопытством стали разглядывать.

На сиденьице непонятной конструкции, представляющей из себя трехколесный велосипед-тележку без руля и педалей, спал темнокожий человек в черных очках. На нем были вязаная спортивная шапочка, поношенная куртка «аляска», солдатский мундир и кирзовые сапоги. В тележке виднелись немногочисленные грязные свертки, а по ее бортикам красовались национальные государственные флажки — Индии и, почему-то, Америки.

— Что за чудо в перьях? — изумился Сергей, осторожно подойдя к незнакомцу поближе.

Баир, разглядывая чужеземца, почувствовал, как досада постепенно сменяется уважением и жалостью к путешественнику, поскольку лицо этого человека выглядело словно обгоревшим на пожаре.

— Это чудо, Сережа, называется индус и идет он аж из самой Индии пешком вот уже пять лет — так, по крайней мере, пишут в газетах. Остальное будем выяснять сами, — уже весело ответил Баир и, осторожно тронув индуса за плечо, громко произнес: — Эй, товарищ! Хэллоу, камарад!

Камарад никак не отреагировал и продолжал свой сон, не обращая внимания ни на голоса, ни на шум проезжавших изредка машин. Повторные попытки, все более настойчивые и громкие, не имели успеха, пока водитель вдруг не рассвирепел и не заорал благим матом: «Подъем, негритос, твою мать!» После чего он резво скакнул в сторону, видимо, испугавшись собственной храбрости и хамства.

Как бы там ни было, но эта выходка достигла цели: индус проснулся, снял очки и приветливо улыбнулся. При этом загадочным образом исчезла уродливость грубой кожи и потрескавшихся губ, неопрятность реденьких усов и маленькой бородки; ровные зубы ослепительно засверкали, как свежий снег на ярком солнце. От индуса повеяло такой добротой и радушием, что непроизвольно возникло ощущение спокойствия и веселого настроения, соответствующего прекрасному весеннему майскому дню.

Секретарь здорово удивил Сергея, когда начал разговаривать с гостем на английском языке, сопровождая, правда, диалог обильным сурдопереводом.

Вскоре собеседники, улыбаясь, пожали друг другу руки, и Баир распорядился возвращаться на работу.

— Ну, начальник, ты даешь, — с уважением и завистью протянул Сергей, — где это научился так шпрехать?

— Учиться надо было как следует, — назидательно ответил Баир и про себя с глубокой благодарностью помянул и школу, и строгих родителей, которые силком заставили в свое время на четверку изучить ненавидимый всеми мальчишками язык.

II

Викас Сингх, так звали путешественника, появился в райцентре около шести вечера в сопровождении «мигалки» ГАИ, нескольких пионеров и любопытных пацанов на собственных великах.

После короткого официального приветствия гостя определили в люкс местной гостиницы, а через час пригласили в общественную баню.

Помывкой индус был чрезвычайно доволен: он несколько раз намыливался и с блаженством опрокидывал на себя воду тазик за тазиком, в то время как Баир со своим дружком-спортсменом с любопытством изучали голого иностранца.

Поражали его ноги, короткие и невероятно толстые, как бревна. Туловище выглядело очень мощным с кожей толщиной, наверное, в палец.

— Слон-кубометр, — заключил осмотр приятель Баира и на немой вопрос индуса попытался изобразить слона, неуклюже топая и приговаривая: «Слон, бум-бум, слон, бум-бум». Викас сразу понял его, тоже начал топать, бумкать и... вдруг взревел. Точь в точь, как слон в джунглях, отчего его спутники присели от неожиданности с открытыми ртами.

— Маугли, блин, — наконец произнес Баир и все трое дружно и долго хохотали. Несколько позже Викас удивил их в парилке, когда с криком «Тэпло, ошен тэпло» сполз на самую низкую ступеньку и оттуда с изумлением наблюдал, как его новые знакомые в невероятной жаре хлещут себя березовыми вениками, кряхтя от удовольствия, которое приносит истинным сибирякам русская баня.

В гостинице за ужином обнаружилось, что Викас не пьет спиртного, и даже всемогущий приятель-спортсмен сумел уговорить его «за дружбу между народами и мир во всем мире» только на один глоток коньяка.

— Ну и хрен с тобой, — сказал Баир, — нам больше достанется.

— Ага, нам такие люди позарез нужны, — подтвердил его товарищ, и бутылка в течение получаса логически опустела.

С грехом пополам вспоминая нужные слова и, уже не заботясь о правилах грамматики английского, друзья, как могли, расспрашивали индуса обо всем.

Викасу Сингху двадцать пять лет. Решение обойти вокруг света он принял после третьего курса медицинского университета. Родители — врачи частной клиники в Дели — не очень препятствовали поступку сына, невесты еще не было, а друзья даже завидовали его смелости.

— У тебя, парень, с головой-то все ладно? — задумчиво поинтересовался спортсмен, и Баир согласно кивнул: он не мог уразуметь, что могло заставить человека обречь себя на невероятные трудности, на лучшие молодые годы без семьи, работы, дома, друзей?

Индус, словно прочитав их мысли, покровительственно улыбнулся, что-то нежно проворковал на своем наречии, а потом поднял обе руки вверх и благоговейным шепотом произнес знакомое им слово — «Будда».

И вновь лицо Викаса загадочным образом изменилось — оно просветлело, стало мудрым и строгим; взгляд словно проникал сквозь стены, излучал беспредельную доброту и смирение. Из «чуда в перьях» индус превратился в заботливого старшего брата и, будучи на восемь лет моложе своих знакомых, теперь казался гораздо старше их.

В какой-то момент Баир вдруг почувствовал, что вокруг произошли изменения: исчезли звуки, свет в комнате принял золотистый оттенок, а время словно остановилось. Будто младенец, досыта накормленный грудью матери, он потерял ощущение реальности и впал в блаженное состояние покоя, совершенно забыв земные проблемы и хлопоты.

III

Утро 9 мая выдалось на редкость теплым и солнечным. Прелестью весны были пронизаны и голубое чистое небо, и хрустальный воздух, еще не потерявший ночной холодной свежести, и веселое солнце, с каждой минутой усиливающее потоки своей радостной лучистой энергии.

Под звуки маршей и песен военных лет по главной улице райцентра шагала огромная колонна людей, блестевшая орденами и медалями, красневшая пионерскими галстуками и пестревшая обилием бумажных цветов. По пути разрастаясь вновь прибывающими, колонна приблизилась к местной «поклонной горе» и выстроилась у подножия обелиска. На его лестнице с флагами и знаменами попарно стояли школьники в униформе, а по кромке холма почетный караул с боевыми автоматами.

Все, в общем-то, было, как и в прежние годы: и сценарий, и торжественный облик ветеранов, и военком в красивой парадной форме, который представлял выступавших на митинге. И все же этот праздник заметно отличался от прежних, причиной чего, конечно, стало появление в селе Викаса Сингха. Еще с вечера слух о живом индусе разнесся по райцентру и теперь все оглядывались с нетерпением, ожидая необычного.

Народ замер и перестал слушать очередного оратора, когда Баир медленно и бережно подвел иностранца к военкому и сказал ему на ухо несколько слов. Рядом с Викасом встали две учительницы английского языка, которым Баир с утра пораньше дал возможность познакомиться с индусом, чтобы привыкнуть к его манере разговора.

Во всеобщей глубочайшей тишине раздался удивительно мягкий и переливчатый голос индуса:

— Зыдырляйстуйте, зыдынем Пабеды, ура!

...Какое-то мгновение длившаяся тишина резко взорвалась громом аплодисментов, криков восторга и приветствий. Люди с некоторым обалдением переглядывались, вновь рукоплескали и кричали «Ура!», у многих на глазах проступили слезы.
Речь Викаса переводилась без особых усилий, но с ужасным волнением и дрожью в голосе.

— Дорогие друзья! Как гражданин дружественной Индии я преклоняюсь перед подвигом вашего народа, который спас планету от фашизма. Не знаю многого о прошедшей войне, но глядя на эти мемориальные плиты, я всем сердцем проникаюсь вашей скорбью и памятью о погибших. Потрясен вашим теплом и радушием. Где бы я ни был, с кем бы ни говорил на своем пути, всегда буду прославлять величие вашего подвига. Еще раз спасибо за теплый прием и еще раз с праздником. Ура!

Вновь над селом взметнулось эхо восторга. К Викасу потянулись люди, даря ему цветы, пожимая руки, хлопая по плечу. Бородатый ветеран, оттеснив других, торжественно прицепил индусу на «аляску» свою юбилейную медаль и проникновенно сказал:

— Спасибо, сынок! Доброго тебе пути и здоровья!

IV

Трудности, которых опасался Баир, все же произошли в столовой, где обычно ветеранов войны поздравляло районное начальство и куда безапелляционно затащили и Викаса.

После трех «наркомовских» за Победу кто-то заметил, что индус совсем не пьет, и столы неодобрительно загудели. Попытку Баира пресечь домогательства и оградить друга от спиртного решительно отмел фронтовой разведчик:

— Ты, товарищ, не мешай. Человек такие слова нам говорил, слезу прошиб. Поэтому он за нас выпьет, а ты не лезь. Сам знаешь, день сегодня святой, в лоб закатаю, не обижайся, ладно?

«А ведь закатает», — тоскливо подумал Баир и виновато развел перед Викасом руками.

Тот понимающе пожал руку своему защитнику и спокойно что-то прошептав, выпил налитый до краев «командирский» стакан водки. После этого индус, естественно, превратился во всеобщего героя застолья, которым, правда, он пробыл совсем недолго. Уже через полчаса вырубленный путешественник ничком лежал в гостинице, где за ним заботливо наблюдали.

В половине четвертого вечера пришедший в себя Викас неожиданно засобирался в дорогу и никакие уговоры погостить еще хотя бы ночь не подействовали.

Он подписал карту-атлас с маршрутом своего путешествия, попросил сжечь ставшие ненужными какие-то вещи, с благодарностью принял от Баира легкую куртку-ветровку.

Стараясь не обидеть провожающих, Викас ласково щебетал, объясняя, что на жаре все продукты быстро испортятся и из огромного количества подарков, которым люди готовы были завалить его тележку, взял всего лишь банку молока, две булки домашнего хлеба, кусок соленого сала и пару банок тушенки. Совсем немного взял и денег.

На пригорке за селом немногочисленная группа провожающих остановилась, индус вышел из рикшы и обнял Баира.

— Друг, не тревожься за меня. В Пакистане война остановилась, пока я шел по их дорогам, в пути нехороших людей встречается совсем мало, я их и не помню, простил и забыл. Ваш поселок я на карте обозначил так же, как и Дели, потому что такой встречи у меня нигде не было. Спасибо и прощайте.

...Поздним вечером, сидя в одиночестве в своем рабочем кабинете, Баир задумчиво разглядывал карту мира. В голове не было никаких мыслей, сердцем владело чувство тихой печали и грусти.

В какой-то миг свет в кабинете вдруг принял знакомый золотистый оттенок, возникло ощущение радостного покоя, а затем и блаженства, присущего сытому младенцу у теплой груди матери.

Может, это ему показалось. А, может, и в самом деле, что-то было. Бог знает...

У проходной весело и дружно «гоготал» рабочий люд, ожидая разнарядку, которую определит начальство на своей обычной утренней планерке.

Настроение в теплый майский день было прекрасным — все закончили домашнюю посадку картошки, у многих «пыхтели» парники с огурцами и помидорами, зацветали сады, так что о работе говорили мало, как о теме скучной и лишней в это время.

Общее благодушие, однако, слегка портило состояние здоровья некоторых граждан, имеющих, в силу этого, общую тему для разговоров — как опохмелиться.

Редко пьющий тракторист Иван Галкин в этот день оказался в их рядах благодаря коньяку зятя, которого вчера оказалось недостаточно, и «догоняться» пришлось спиртом от соседки. Какое уж тут здоровье! Красавец с благородной внешностью, Галкин слыл крепким и рачительным хозяйственником, передовиком труда. Трактор у него всегда был чистым и исправным, задания выполнялись добросовестно, дома было все в ажуре и с достатком. Причем, благодаря именно трактору, на использование которого в личных целях начальство закрывало глаза. А иначе в деревне передовиков бы и не было.

С утра зять укатил в город, жена обижено молчала, завтрак был совсем невкусный, работать не хотелось. Расхотелось еще сильнее, когда главный инженер вручил Ивану путевку с направлением в распоряжение отдела милиции. Друзья-товарищи не преминули позубоскалить по этому поводу:

— Ваня, к тебе как обращаться, товарищ ефрейтор или господин полковник? Ну не мент же поганый? — смеялся бульдозерист Саня.

— Ты случайно не сексот? — подхватил его напарник, — живешь-то напротив отдела.

— Да бросьте, мужики! Капец ему пришел, щас запах учуют и до свидания права! — посочувствовал Генка-слесарь, бывший водитель, недавно именно так и утративший свои права.

Под общее «ржание» Ивану были даны разнообразные рекомендации избавиться от перегара, среди которых лавровый лист и чеснок были самыми безобидными.

Обреченно махнув рукой, Галкин побрел в гараж, завел трактор, на всякий случай съел корочку хлеба с зубчиком чеснока и поехал в отдел, испытывая нехорошие чувства.

В отделе милиции присматриваться и принюхиваться к Ивану никто не собирался. По-деловому, быстро на прицеп погрузили разный мусор, кучу мешков, а из отдельного кабинета капроновые канистры разной емкости и попросили вывезти на свалку. Молча кивнув, слегка успокоенный Иван тронулся в путь в сопровождении трех милиционеров на служебном «уазике».

По приезду на свалку Галкину стало понятно, что они привезли так называемые вещдоки, которые стали ненужными, в том числе находящийся в капроновых канистрах спирт сомнительного качества.

Когда милиционеры стали обливать мусор спиртом, а потом и вовсе поодаль просто выливать его на землю, Ивану стало плохо. Он побледнел, холодный пот выступил по всему телу, все нутро его, казалось, восстало против этой чудовищной акции. Впервые в жизни ему приходилось видеть такое нелепое, бездарное и глупейшее уничтожение добра, малюсенькая часть которого способна была поправить здоровье всем страждущим товарищам. В какое-то мгновение на ум пришла формула этилового спирта (чего только мозг не вытворяет), четко произвелись расчеты разведения тридцати литров спирта на сто пятьдесят бутылок водки. В воспаленном сознании одна за другой менялись картины выгодного обмена жидкой валюты на многообразие товаров и услуг, востребованных в хозяйстве.

Мусор и земля под спиртом вспыхнули одновременно, исторгнув синеватое пламя и черный дым, стало жарко. Иван застонал, когда милиционеры стали разгружать последние канистры и выливать в другом месте, готовя к сожжению.

— Сами не пьют и другим не дают, — горестно думал он. — Хоть бы предложили чуточку, хоть сразу, хоть с собой. Что за люди? Не зря ментами погаными зовут, я же ведь работал, как-никак, — со слезами на глазах страдал Иван.

— Что, дядя? Жалко добро? — весело спросил один из милиционеров, видимо уловив настроение Ивана.

— Трактор у тебя классный, может, колеса вымоешь спиртом, все равно пропадет, — вдруг со смехом предложил другой.

И тут Ивана осенило. Мысль заработала ясно и быстро, исчезла скованность, робость, мгновенно возник дерзкий план. Лихость задуманного прибавила сил, смелости и даже артистизма, когда он небрежно взял две полупустые канистры (вот те самые вожделенные тридцать литров) и со словами: «А ведь и в самом деле пропадет, так я хоть движок помою, солярку сэкономлю!», понесся к трактору.

Мысль была проста — слить из радиатора более половины воды, которой всего было около девяноста литров, и взамен нее залить спирт, что обеспечивало бы наличие в радиаторе как минимум семьдесят литров жидкости, похожей на водку, а то и покрепче. Только нельзя допустить никакой искры и не нагреть радиатор до гаража.

Задумано — сделано. Все произошло на удивление легко, быстро и спокойно. Часть слитой теплой воды, действительно, ушла на показную помывку двигателя, спирт благополучно был залит в радиатор, а пустые канистры возвращены ничего не заметившим милиционерам. Более того, они предложили Ивану немного выпить за совместную работу (конечно, отказался) и разрешили отправиться в деревню.

Этот путь до гаража Иван впоследствии по ощущениям сравнивал с первым полетом космонавта: тут и восторг, и страх, и высочайшее напряжение ума, ни одного лишнего движения, руки и ноги действуют автоматически. В голове возникло несколько страшных картин горящего трактора, взрыва радиатора, его самого, пляшущего в объятиях пламени; пару раз возникло острое желание выскочить на ходу и пустить трактор под откос, но неведомая сила насмерть приковала руки к рулю. В голове помимо Ивана двое спорили между собой:

— Взорвется! Прыгай!

— Да не взорвется, открытого же огня нет.

— Вдруг генератор искранет, хана!

— С чего ему искрить, все заизолировано, да и спирт же не протекает нигде.

— Радиатор нагреется и от паров бахнет!

— Не нагреется, шторки же открыты, обороты самые малые, температура ниже сорока градусов.

— А вдруг!?

На это «а вдруг!?» ответа не было, и тогда возникал жуткий страх, который Иван прогонял скрежетом зубов и немым криком: «Доеду, доеду, доеду!!!»

Через каких-то семь-восемь минут он доехал. Трактор на большой скорости промчался в ворота проходной, резво свернул за гараж и заглох, озадачив сторожа необычной манерой езды и выражением лица тракториста Галкина.

— Ну что, ментяра, прибыл? — начал прикалываться Саня, но тут же осекся, испугавшись вида Ивана, который сидел истуканом и не мог разжать пальцы от баранки. Придя в себя и клацая зубами, тот бросился в подсобку, глотнул холодной воды из чайника, подошел к трактору, трясущимися руками открыл кран радиатора и нацедил из него «охлаждающей жидкости».

Через некоторое время, оторвавшись от теплой компании, которая не переставала восхищаться его сообразительностью и щедростью, Иван вышел из подсобки проветриться. В руках дрожь прошла, однако внутри еще что-то вибрировало, лицо продолжало гореть, и, похоже, не от спирта, в чувствах разобраться было невозможно.

С полуденного пронзительно синего неба ярко светило почти уже летнее солнце. В глубине этой синевы заливались жаворонки, ласковый ветер слегка качал старые ветви полыни, внизу которых уже росла изумрудная трава, и ее цвет так успокаивал и радовал.

И тут почему-то Галкин заплакал. Возможно, это была запоздалая реакция на испуг, возможно, это были слезы радости от благоприятного исхода, возможно, и то, и другое сразу. В любом случае, жена бы сказала безжалостно: «Водка плачет!» И хорошо, что никто не видит, засмеют. А так уже и кличку дали — «экстремал», куда благороднее «ментяры». Все рады. И еще дня три рады будут — радиатор большой.

Радостный лай Тузика совпал с шумом отцовского грузовика, и я бросился открывать ворота, что значительно увеличивало шансы на кино, которое, именно сегодня, я пропустить не мог.

Накануне, опоздав на фильм, пришлось сесть на единственное свободное место в непопулярном третьем ряду, где, как и в первых двух, обычно располагались бабушки да мамаши с «мелюзгой». Соседкой справа, вероятно, тоже по причине опоздания, оказалась одноклассница Ирина, дочка нашей учительницы. Повернувшись поздороваться, я невольно залюбовался ее огромными темными глазами, в которых вспыхивали и мерцали звездочки, а в глубине таилось что-то загадочное. Любопытство задних рядов обожгло затылок и заставило отвести взгляд, но теперь, даже краем глаза, хотелось видеть только ее, хотелось нечаянно коснуться ее руки. После сеанса я пригласил Ирину в кино на следующий вечер.

Помогая отцу снять с кузова большую картонную коробку, я уже раскрыл рот, чтобы попроситься в клуб, но вмиг позабыл обо всем, увидев на коробке нарисованную рюмку и крупные надписи «Не кантовать!», «Телевизор Изумруд».

Сбылось! Последний год все жили мечтой о собственном телевизоре. В деревне их пока насчитывались единицы, и каждая такая покупка являлась событием чрезвычайным. Дом с антенной собирал родных, друзей, соседей, которые с удовольствием общались, но в свою очередь, задавались целью непременно заиметь голубой экран в своем доме.

В лихорадочной счастливой суете заветный прибор был изъят из коробки и вскоре засветился мелкой рябью с шипением и треском. «Вот так и стой!» — смеялась мама, когда отец, стоя на табуретке, прижал антенну к потолку, и на экране появилось изображение с нормальным звуком.

Передачи сменяли друг друга, и в какой-то момент меня словно обдало кипятком — я вдруг вспомнил про Ирину и, не спрашивая разрешения, пулей помчался в клуб, где уже началось кино. Все три минуты бега я проклинал себя и с болью представлял укоризненный взгляд красивых глаз. Нет, не простит!

Однако в клубе Ирины не было, и никто ее не видел.

Встретились мы только в сентябре в школе. В ее темных глазах под длиннющими ресницами так же искрились звездочки, но взгляд был спокойным, безо всякой насмешки или осуждения.

Однажды я все-таки спросил, почему она не пришла. Ирина долго вспоминала тот день, потом рассмеялась:

— Ты представляешь, родители ведь тогда телевизор купили, мы всей семьей вокруг него хоровод водили. Куда только антенну не пристраивали, не показывал и все. Нам же гора мешает. Папка потом на длинной жердине ее закрепил, это и помогло.

— Ты не поверишь, — поразился я, — в тот день мы ведь тоже телевизор купили!

Домой шли вместе, весело обсуждая недостатки телевизоров и, хохоча над способами понуждения их к работе: переключением каналов плоскогубцами, регулировке винтов монетой, усилении контактов лампы резинкой для чулок, палкой, упертой в стену, ниткой, привязанной к потолку. Простейший способ вызвать изображение был универсальным — долбануть кулаком.

— А почему ты помнишь, что я не пришла? — внезапно серьезно спросила Ирина, — ты что, ждал меня? Щеки ее вдруг порозовели.

Ответить я не успел, потому что свернул к дому.

Колхозный сад был гордостью, украшением и богатством нашей деревни. Ранеток всегда созревало очень много, так что к их воровству сторожа относились с прохладцей и пугали, в основном, издали, давая ребятне возможность благополучно удрать. Треск штанов, рубашек и оторванные пуговицы, вероятно, служили им своеобразной наградой.

С яблоками обстояло иначе — небольшая плантация располагалась в самом центре сада и усиленно охранялась, что, впрочем, совсем не отменяло попыток добыть чудесную «антоновку» неправедным путем.

Однажды и мы, четверо закадычных друзей, решились на подобный «подвиг».

— Не дрейфь, парни, будет что вспомнить! — петушился долговязый Кеха, чья душа не могла жить без приключений.

— Не забудьте сало собакам бросить, как подбегут, — осторожничал Митяй.

Мы с Гриней помалкивали, но и наша жажда испытаний брала верх над чувством опасности и благоразумием.

Молодой месяц еле виднелся за легкими облаками. Над деревней повисла глубокая ночная тишина, резко похолодало. Полагая, что время пришло и, прислонив велосипеды к забору, мы бесшумно перебрались через него, а уже вскоре наши руки ощупывали первые деревца.

По краям яблок не было. Мы пробирались ближе к центру, пока, наконец, чей-то громкий шепот не произнес: «Есть! Братва, их тут море!». Мои пальцы наткнулись на первые два яблока, показавшиеся такими огромными, что дух перехватило, но дальше ждало настоящее чудо — на ветвях созвездиями в четыре, пять, шесть штук висело немыслимое количество холодных, крупных плодов, которыми я быстро стал наполнять рюкзак. По шуму и треску сзади было слышно, с каким проворством «трудилась» братва.

Внезапно до слуха донеслись посторонние звуки и я, всмотревшись в темноту, с ужасом увидел человека с поднятым вверх ружьем, а из домика под тявканье собак выходили еще двое, подсвечивая себе китайскими фонариками. Раздался выстрел!

Приятели метнулись к забору, но мои ноги, ставшие вдруг «ватными», бежать отказались. Бросившись животом на рюкзак, я замер под деревом, слыша только, как предательски громко стучит сердце. Люди быстро протопали мимо, а одна из собак кинулась ко мне, но, деловито обнюхав, вдруг лизнула мой нос и умчалась за хозяевами. Прозвучал еще один выстрел, и показалось, как будто горох швырнули в забор, уже преодоленный моими дружками.

Постепенно шум и голоса стихли. Сторожа ушли далеко в сторону, и я, наконец, покинул опасную плантацию. Не обнаружив за забором ни дружков, ни велосипедов, я предпочел вернуться домой берегом речки и завалился спать на сеновале, там же спрятав рюкзак.

Утро выдалось нелегким — матери понадобился велосипед, и пришлось соврать, что я оставил его на ночь у друга из-за пробитого колеса. Вскоре появились «подельники» и по их мрачному виду стало ясно — дело худо. Оказывается, ночью нас видели по дороге, сообщили куда надо и мы попали в подготовленную засаду. То, что «живыми» нас не взяли, утешало мало. Пришлось во всем сознаться матери и, само собой, такого наслушаться, что хватило на годы вперед.

Наш и Кехин велосипеды на следующий день выручил дед Алексей — они с главным садоводом воевали на одном фронте, а отец Митяя, как член правления колхоза, без труда забрал свой и Гринин.

Яблоки еще долго хранились в сене и служили завидным угощением. Даже мать с удовольствием ела их, хитро поглядывая в мою сторону. А мне почему-то чудился в них горьковатый привкус. Гриня, кстати, со мной был согласен.